Тарко́вский Арсений Александрович (1907-1989), русский поэт, переводчик. В лирике - утверждение целостности духовной жизни человека, тяготение к строгому классическому стилю: сборники стихов «Перед снегом» (1962), «Земле - земное» (1966), «Вестник» (1969), «Волшебные горы» (1978), «Зимний день» (1980), «От юности до старости» (1987). Государственная премия СССР (1989, посмертно).
* * *
ТАРКОВСКИЙ Арсений Александрович - ТАРКО́ВСКИЙ Арсений Александрович (1907-89), русский поэт. Сборники «Перед снегом» (1962), «Земле - земное» (1966), «Вестник» (1969), «Стихотворения» (1974), «Волшебные горы» (1978), «Зимний день» (1980), «Избранное» (1982), «Стихи разных лет» (1983), «От юности до старости» (Государственная премия, 1989) и «Быть самим собой» (1987). Поэзия самоценных проявлений бытия, самосознания живой природы и личности, стремящаяся внести лепту в гармоническое единство мира.
* * *
ТАРКО́ВСКИЙ Арсений Александрович [12 (25) июня 1907, Елизаветград (ныне Кировоград), Украина - 27 мая 1989, Москва], русский поэт.
Семья
Родился в дворянской семье народовольца-восьмидесятника Александра Карловича Тарковского (с его памятью связано стихотворение «Плыл вниз от Юрьевца по Волге звон пасхальный...»), от которого унаследовал интерес к творчеству Г. Сковороды. (см. СКОВОРОДА Григорий Саввич) В детстве вместе с отцом и братом посещал поэтические вечера Северянина (см. СЕВЕРЯНИН Игорь), Бальмонта, (см. БАЛЬМОНТ Константин Дмитриевич) Ф. Сологуба (см. СОЛОГУБ Федор Кузьмич). Ребенком пережил гражданскую войну.
«Потаенный» период
В начале 1920-х гг. скитался по Украине и Крыму, голодая, временами зарабатывая ремеслами. В 1922, окончив Елизаветградскую трудовую школу, поступил в Первую Зиновьевскую профтехническую школу (одно время Елизаветград назывался Зиновьевск, по имени Г. Е. Зиновьева) (см. ЗИНОВЬЕВ Григорий Евсеевич). В 1925 поступил в Москве на Высшие литературные курсы (закрыты в 1929) при Всероссийском союзе поэтов (председателем которого был поэт и теоретик Г.А. Шенгели (см. ШЕНГЕЛИ Георгий Аркадьевич)), где познакомился с М. С. Петровых (см. ПЕТРОВЫХ Мария Сергеевна), Д. Л. Андреевым (см. АНДРЕЕВ Даниил Леонидович), со своей первой женой М. И. Вишняковой (позднее Тарковскому удалось завершить образование, а его жене - нет). Брак с Вишняковой распался, когда их дети - Андрей, будущий всемирно известный кинорежиссер, и Марина были совсем маленькими. В сборнике «Две зари» (Никитинские субботники, 1927) было опубликовано стихотворение Тарковского «Свеча», в журнале «Прожектор» (1928) - «Хлеб». Во второй половине 1920-х гг. писал очерки и стихотворные фельетоны в газете «Гудок», затем работал на радио, написал радиопьесу «Стекло», которая была раскритикована в 1932 за «мистику». С 1933 Тарковский зарабатывал переводами, в 1940 был принят в Союз писателей как переводчик.
В 1939 или 1940 познакомился М. И. Цветаевой (см. ЦВЕТАЕВА Марина Ивановна) («Марине Цветаевой» и цикл «Памяти Марины Цветаевой»), которая в связи с его стихотворением «Стол накрыт на шестерых...» обращает к нему «Все повторяю первый стих...» (1941). В 1941 Тарковский, вывезя близких в эвакуацию, упорно просится на фронт, в январе 1942 становится корреспондентом армейской газеты «Боевая тревога» (был награжден боевыми наградами). О кровавом ужасе войны - «Немецкий автоматчик подстрелит на дороге...», «Не стой тут...», «Когда возвратимся домой после этой неслыханной бойни...», о неутоляющем затишье побывки - «Ехал из Брянска в теплушке слепой...», «Хорошо мне в теплушке...». В конце 1943 Тарковский был ранен, перенес несколько ампутаций ноги.
В послевоенный период стихи писал в стол. Сохранился ряд рукописных сборников, в том числе: «Первая тетрадь» (1948), «Собеседник» (1958), «Земле - земное» (1966), «Избранные стихотворения в двух частях» (1965-77), причем последние содержат заметные отличия от современных им печатных изданий, деформированных условиями цензуры.
В 1945 поэт подготовил сборник (54 стихотворения), который был принят к печати вопреки причислению к «черному пантеону русской поэзии, к которому принадлежат стихи Гумилева (см. ГУМИЛЕВ Николай Степанович), Ахматовой (см. АХМАТОВА Анна Андреевна) и эмигранта Ходасевича (см. ХОДАСЕВИЧ Владислав Фелицианович)» (из внутренней рецензии), но после постановления 1946 о журналах «Звезда» и Ленинград» набор книги был уничтожен. В том же году Тарковский познакомился с Ахматовой, которая высоко оценила его творчество, приветствуя его выход к читателю: «Эта книга («Перед снегом») ничего не боится». Дружба поэтов продлится до ее смерти и бдения Тарковского у гроба (цикл «Памяти А. Ахматовой»).
Выход к читателю
С 1962 Тарковского стали печатать, приглашать на вечера поэзии, он начал вести поэтическую студию при Союзе писателей, был выпущен за границу (во Францию и Англию), где встречался с П. Норманом. Стихотворения Тарковского прозвучали в фильме его сына «Зеркало»; сценарий фильма первоначально назывался «Белый-белый день...» - цитата из стихотворения «Белый день» об утраченной гармонии единства с близкими.
Тарковскому удавалось писать о хронологически давно прошедшем как о животрепещущем: так, стихотворения этого периода «Как двадцать два года тому назад» (1963) и «Полевой госпиталь» (1964) передают горечь безвинной вины и атмосферу военного госпиталя, относящиеся соответственно к 1941 и 1945 годам. С Марией Фальц, первой любовью поэта (1920-е годы), связана рукописная тетрадь «Как сорок лет тому назад» с 8 стихотворениями 1940-1969, в их числе: «Как сорок лет тому назад...» (1969), «Хвала измерившим высоты...» (1969), «Мне в черный день приснится...» (1952) и вершина философской и любовной лирики - «Первые свидания» (1962).
Последняя полоса опалы поэта была связана с тем, что выехавший в 1982 в Италию Андрей Тарковский в 1984 стал невозвращенцем, что сделало «заложниками» его сына, которого не выпускали из страны, и отца, которого «отодвинули» от читателя вплоть до посмертного возвращения имени великого режиссера на родину. Смерть сына стала для поэта ударом огромной разрушительной силы.
«Мы - уста пространства и времени...»
Тарковский писал: «Самое удивительное в жизни - это способность видения мира и самосознания, наиярчайшее отличие живой природы от мертвой. Искусство живо этим началом». В космосе Тарковского человек наделяет мир сознанием и речью: «Из рая выйдет в степь Адам И дар прямой разумной речи Вернет и птицам и камням, Любовный бред самосознанья Вдохнет, как душу, в корни трав...» («Степь»), - и эта заслуга принадлежит человечеству в целом: «...народа безымянный гений Немую плоть предметов и явлений Одушевлял, даруя имена» («Словарь»), - а поэт «записывает» то, что «Жизнь, должно быть, наболтала, Наплела судьба сама» («Поэт»). «Естественность - вот принцип развития языка», - писал Тарковский, поэтому поэзии не пристала модная вычурность («Был он критикой признан, и учениками...»), и поэт должен «вернуть мое искусство Его животворящему началу», то есть бытию и слову («Явь и речь»). «Смиренное чуждое слово» великому поэту дается окрыленностью, «высотою горной» (цикл «Памяти А. Ахматовой»), и вечные неземные истины «невнятны» в речи: их точнее передают зримые образы, например, полет бабочки («Бабочка в госпитальном саду»), которая «смеется» над человеком, лежащим «во весь свой рост» в центре мироздания («Посредине мира»)
«Призывы бытия»
Тарковский считал, «что самое главное в мире - это идея добра». Мир «присваивается» любящим его человеком («Иванова ива», «Надпись на книге», «Малютка-жизнь»), однако «жизнь жива помимо нашей воли», и все ее проявления самоценны («Поздняя зрелость»). Так же самоценен человек, и его душа бьется «в тисках между чувством собственной обреченности, надеждой на вечное бытие и роковой тревогой» (С. В. Чупринин (см. ЧУПРИНИН Сергей Владимирович)), между «я человек, мне бессмертья не надо: Страшна неземная судьба» («Земное») и «я из тех, кто выбирает сети, Когда идет бессмертье косяком» («Жизнь, жизнь»).
«Упорное постоянство» Тарковского связано с гражданской позицией поэта: «Я сам себе не изменил поныне» («Надпись на книге»), - то есть не стал писать верноподданнических «паровозов» (выражение Тарковского), которые «вывезли» бы его поэзию в печать. В мировоззренческом смысле, напротив, человек послушен не собственной воле, а «призывам бытия»: «Я тот, кто жил во времена мои, Но не был мной, Я младший из семьи Людей и птиц» («Рукопись»), и истинные художники «ни полслова не написали о самих себе» («Дерево Жанны»), зато человек, который «при вспышке озаренья собой угадан до конца» («Стань самим собой»), - даже если он «ради замысла... потрудился мало», - подлежит заступничеству добра: «Но за меня добро вставало против зла» («Дума»).