Плутарх
(ок. 46 - ок. 127 гг.) философ, писатель и историк, из Херонеи (Беотия)
Высшая мудрость - философствуя, не казаться философствующим и шуткой достигать серьезной цели.
Беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и вино.
Начальником пьющих должен быть надежнейший из пьющих. А таковым он будет, если и опьянению нелегко поддается, и не лишен вкуса к выпивке.
Старики скорее подвергаются опьянению, чем молодые, впечатлительные - скорее, чем спокойные, грустные и озабоченные - скорее, чем беззаботные и веселые.
Самое приятное в мореплавании - близость берега, а в сухопутном хождении - близость моря.
Нам приятно, когда нас спрашивают о том, о чем мы склонны рассказать и без чьей-либо просьбы.
Старикам, готовым говорить по всякому поводу, хотя бы и не к делу, доставит удовольствие любой вопрос, идущий навстречу этой их склонности.
Подшучиванье иной раз сильнее задевает, чем брань. (…) Кто попрекает человека, назвав его торговцем соленой рыбой, тот попросту выразит пренебрежение к его ремеслу; а кто скажет: «Знаем, что ты локтем нос утираешь», - добавит к этому издевку. (…) Острота насмешки сообщает длительность ее действию, как зазубрина на стреле, и чем больше она забавляет окружающих, тем больше уязвляет того, против кого направлена: восхищаясь сказанным, слушатели как бы присоединяются к содержащемуся в нем поношению. (…) Всякий насмешник как бы косвенно призывает окружающих сочувственно присоединиться к содержащемуся в его словах уязвлению.
Что родилось раньше, курица или яйцо?
Пение, смех и пляска свойственны умеренно выпившему; а болтать, о чем не следовало, - признак перепившего и пьяницы.
Совместная выпивка помогает лучше узнать друг друга. (…) Вино показывает каждого таким, каков он есть.
Старческой природе самой по себе присущи явные признаки опьянения: дрожание членов, косноязычие, излишняя болтливость, раздражительность, забывчивость, рассеянность. (…) Нет ничего более похожего на старика, чем пьяный молодой человек.
Дети любят в рассказываемом им некоторую загадочность, а из игр предпочитают такие, которые содержат в себе нечто сложное и трудное.
В начале обеда гостям бывает тесно, а позднее - просторно.
(Некий римлянин), пообедав в одиночестве, (…) сказал: «Сегодня я поел, но не пообедал».
Истинные цари боятся за подданных, а тираны - подданных, и поэтому вместе с могуществом возрастает у них боязливость: чем больше людей им подвластно, тем больше у них оснований для страха.
Поэзии нет дела до правды.
Многие цари и властители, которым недостает ума, подражают неумелым ваятелям: как те воображают, будто их колоссы будут казаться исполненными величия и мощи, если они их изваяют с широко расставленными ногами, напряженными мышцами и разверзнутым ртом, так и они думают посредством сурового голоса, мрачного взгляда, грубого обращения, нелюдимого поведения придать достоинство и значительность своей власти.
Знаки доверия порождают обратное доверие и проявления любви - такую же любовь.
Ловля с помощью отравы позволяет легко и быстро добыть рыбу, но портит ее, делая несъедобной; так и жены, которые ворожбою и приворотными зельями стараются удержать при себе мужей, чувственными наслаждениями пленяют их, но живут потом с умалишенными и безумными. Даже Кирке (Цирцее) никакой не было пользы от заколдованных ею, и не знала она, что с ними делать, превращенными в ослов и свиней, зато в Одиссея, который оставался в здравом уме и держался с нею осмотрительно, влюбилась до беспамятства.
Эллинам, служившим в войске у Кира, военачальники приказали встречать врага молча, если он нападет с криком, и, наоборот, бросаться на него с криками, если враг молчит. Умная жена, пока разгневанный муж кричит и бранится, хранит молчание, и лишь когда он умолкает, заводит с ним разговор, чтобы смягчить его и успокоить.
Есть люди, которые оттого, что не имеют, чем им заняться всерьез, бросаются в общественные дела, превращая их в некий род препровождения времени.
(Об афинянах:) Едва ли кому можно доставить так много удовольствия похвалами, но так мало огорчения насмешками. Начальников своих они заставляют трепетать, а врагам являют милость.
Придворные льстецы (…), словно птицеловы, подражают голосам и перенимают повадки тех, на кого охотятся.
(Совет государственному мужу:) Спеши развить и украсить собственный характер, затем что тебе предстоит жить, словно в театре, на глазах у зрителей.
Беременных женщин подчас тянет поесть камней, а страдающие морской болезнью требуют соленой воды или еще чего-нибудь в этом роде - а чуть позже взятое в рот выплюнуто и смотреть на него не хочется. Вот так и народ по легкомыслию, или по надменности, или по недостатку в более достойных вождях может прибегнуть к услугам кого попало, но не перестает выказывать им презрение и отвращение и всегда рад услышать насмешки над ними.
В Лакедемоне, когда некий человек дурных нравов внес однажды дельное предложение, народ его отверг, а эфоры велели одному из старейшин, выбранному для этого по жребию, повторить предложение от своего лица, как бы перенеся его из нечистого сосуда в чистый и тем сделав приемлемым для сограждан. Такую силу имеет в государственных делах доверие или недоверие к личной порядочности деятеля.
Пословица говорит, что волка за уши не удержишь, но граждан и государство только за уши и следует вести, не подражая тем, кто, по невежеству и неспособности в искусстве слова, прибегает к приемам пошлым и низменным, обращается вместо слуха к утробам и кошелькам.
Непристойные речи (политика) позорят больше того, кем, чем того, про кого они говорятся.
Если одна нога закована в колодку, то не надо просовывать в колодку и голову.
С народом (…) надо обращаться как с влюбленным, держась от него подальше и заставляя тосковать о своем отсутствии.
(Греку, решившему заняться политической деятельностью:) Попроще надо шить хламиду (…) и не возлагать непомерно горделивых украшений на свой венок, видя римский сапог над головой. Подражай лучше актерам, которые влагают в представление свою страсть, свой характер, свое достоинство, но не забывают прислушиваться к подсказчику, чтобы не выйти из меры и границ свободы, данной им руководителем игр. Если ты собьешься, тебя ждет не свист, не смех, не пощелкиванье языком; многих уже постиг «Топор-головосек, судья безжалостный».
Государственный муж обязан считать предпочтительнее поражение от сограждан, нежели победу ценой насилия и урона для городских установлений.
Умение повелевать и умение повиноваться связаны между собою. (…) При демократическом устройстве человек недолгое время приказывает, но всю остальную жизнь слушается.
Благороднейшее и полезнейшее искусство - повиноваться тому, кто над тобой законно поставлен, даже если ему по случайности недостает могущества и славы. Принято же на сцене, чтобы актер для первых ролей, будь то хоть сам Феодор или Пол, представал перед исполнителем третьих ролей как служитель и почтительно к нему обращался, если у того венец и скипетр.
Кто способен извлекать корысть из общественных дел, способен и на окрадывание могил.
Ни на одну из трехсот статуй (тирана) Деметрия Фалерского не успела сесть ни ржавчина, ни грязь, потому что все они были уничтожены еще при его жизни.
Говорят, что погубил народ тот, кто первым его подкупил; (…) толпа теряет свою силу, когда ставит себя в зависимость от подачек. Но подкупающим стоит поразмыслить над тем, что себя они тоже губят, когда тщатся ценой великих затрат приобрести продажную славу и этим делают толпу уверенной и дерзкой, ибо ей кажется, что в ее власти что угодно дать и что угодно взять.
Болтуны никого не слышат, ибо сами говорят беспрерывно.
Два главнейших и величайших (блага) - слушать и быть выслушану. Ни того ни другого не дано болтунам, и даже в самой страсти своей терпят они неудачу. (…) Они жаждут слушателей, но не находят их, напротив: всякий от болтуна бежит без оглядки.
Глупые речи превращают захмелевшего в пьяного.
Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных.
Говорить учимся мы у людей, молчать - у богов.
Слово, доколе известно одному человеку, действительно остается тайным, а перейдя ко второму, становится достоянием молвы.
Брат - это друг, дарованный нам природой.
Если осел тебя лягнул, не отвечай ему тем же.
Если дружишь с хромым, сам начинаешь прихрамывать.
Признак недоброжелательного характера историка - стремление из двух или многих версий рассказа всегда отдавать предпочтение той, которая изображает исторического деятеля в более мрачном свете.
Метко ответил некий египтянин на вопрос, зачем он обернул свою ношу со всех сторон: «Чтобы не знали зачем!»
Злословие непременно сопутствует любопытству.
Все опасаются любопытного и прячутся от него. (…) Так что часто открытое слуху и зрению всех других укрыто только от любопытных глаз и ушей.
В слабых душах возможность причинить боль ведет к тем более жестокому приступу гнева, чем тягостнее сознание собственной слабости. Поэтому женщины гневливее мужчин, больные - здоровых, старые - молодых, бедствующие - благополучных.
Должен сказать себе всякий, кого гнев побуждает к возмездию: «Если он провинился сегодня, то останется провинившимся и завтра, и послезавтра». Опасаться надо не того, что он будет наказан с опозданием, а того, что, наказанный немедленно, он навсегда окажется наказанным незаслуженно, как это уже нередко случалось. Кто из нас так жесток, чтобы на пятый или десятый день подвергать раба побоям за то, что он пережарил блюдо, или опрокинул стол, или был медлителен, выполняя приказание?
Не следует (…), наказывая, упиваться этим как местью, а наказав - раскаиваться; первое по-зверски, второе - по-женски.
Таково приносимое богатством благополучие: без зрителей и свидетелей оно превращается в ничто.
Семирамида, будучи женщиной, снаряжала походы, вооружала войска, строила Вавилон, покоряла эфиопов и арабов, переплывала Красное море, а Сарданапал, родившись мужчиной, ткал порфиру, восседая дома среди наложниц; а по смерти ему поставили каменный памятник, который изображал его пляшущим на варварский лад и прищелкивающим пальцами у себя над головой, с такой надписью: «Ешь, пей, служи Афродите: все остальное ничто».
(Александру) некоторые ставят в упрек чрезмерную склонность к вину, но в своей деятельности он оставался трезвым, и его не опьяняла власть, вкусив которой другие не могут совладать с собой самими.
Безбожие - это нечувствительность к божеству и незнание блага, а суеверие - чрезмерная чувствительность, которая в благе видит только зло.
Ты утверждаешь, что отрицающий богов кощунствует? Но разве не в большее кощунство впадает тот, кто признает их такими, каковыми считают их суеверные? Да я предпочел бы, чтобы люди говорили, что Плутарха вовсе нет и никогда не было, чем говорили бы, что Плутарх человек непостоянный, легкомысленный, раздражи- тельный и вспыльчивый, мелочно мстительный, злопамятный - словом, такой, что если обойдешь его приглашением на обед, если за недостатком времени не явишься к нему в гости или не заговоришь с ним при встрече, то он тебя начнет со света сживать: или поймает и забьет до смерти твоего раба, или выпустит тебе на поля скотину и потравит весь твой урожай.
Безбожник всего лишь полагает, что богов нет, а суеверный страстно желает, чтобы их не было, и верит он в них против воли, потому что боится не верить. (…) Суеверный по своим наклонностям - тот же безбожник, только ему не хватает смелости думать о богах то, что он хочет.
Иные, спасаясь от суеверия, впадают в упорное, неизлечимое безбожие, проскочив мимо лежащего посередине благочестия.
Один римлянин по имени Габба угощал как-то обедом Мецената. Заметив, что тот обменивается знаками внимания с его женой, он потихоньку склонил голову, как будто уснув. Но когда кто-то из рабов, подбежав из другой комнаты, попытался унести вино, Габба, отбросив позу спящего, воскликнул: «Мошенник, разве ты не видишь, что я сплю только для одного Мецената?»
В браке большее благо любить, чем быть любимым.
Мальчишка бросил камнем в собаку, а попал в мачеху и промолвил: «И то неплохо».
Солон показал себя мудрым законодателем в вопросах брака, предписав сближаться с женами не реже чем трижды в месяц, не ради наслаждения, а с тем, чтобы, обновляя брак, освободить его от набирающихся при всей взаимной благожелательности в повседневной жизни разногласий - наподобие того, как государства время от времени возобновляют свои дружественные договоры.
Власть многим нехороша, а хороша только одним - честью и славою, да и то лишь, если это власть лучшего над хорошими и величайшего над великими. А кто думает не о достоинстве, а только о своей безопасности, тот пускай пасет овец, лошадей и коров, а не людей.
Сибариты, говорят, рассылали своим женщинам приглашения за год, чтобы им достало времени принарядиться для пира.
С кем приходится плыть на корабле или служить на войне, тех мы поневоле терпим и на борту и в шатре; но в застолье сходиться с кем попало не позволит себе никакой разумный человек.
Кто недоволен местом за столом, тот обижает не столько хозяина, сколько соседа, и врагами ему делаются оба.
(Хороший правитель) добьется, чтобы подданные боялись не его, а за него.
В том государстве лучше всего правление, (…) где дурным людям нельзя править, а хорошим нельзя не править,
Лучший дом тот, (…) в котором у хозяина меньше всего дела.
Жизнь есть последовательность человеческих дел, большая часть которых имеет предметом добывание и приготовление пищи.
Пища нам не только средство к жизни, но и средство к смерти.
Тело есть орудие души, а душа орудие бога.
Взаимное послушание и благожелательство, достигнутое без предварительной борьбы, есть проявление бездеятельности и робости и несправедливо носит имя единомыслия.
Славное отличается от позорного более всего надлежащей мерой.
Следовало бы сказать народу: «Один и тот же человек не может быть у вас вместе и правителем и прислужником».
Больше всего толпа почитает тех, перед кем испытывает страх.
Добровольная смерть должна быть не бегством от деяний, но - деянием. Позорно и жить только для себя, и умереть ради себя одного.
Как всегда бывает с людьми, лишенными разума, ему (египетскому царю Птолемею) стало казаться, что самое безопасное - бояться всех и не доверять никому.
Ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов.
Бог - это общий отец всех людей, но (…) особо приближает к себе лучших из них.
Ответы индийских мудрецов Александру Македонскому:
Кого больше - живых или мертвых? - (…) Живых, так как мертвых уже нет.
Какое из животных самое хитрое? - (…) То животное, которое человек до сих пор не узнал.
Что было раньше - день или ночь? - (…) День был на один день раньше.
Что сильнее - жизнь или смерть? - (…) Жизнь сильнее, раз она способна переносить столь великие невзгоды.
Задающий мудреные вопросы неизбежно получит мудреные ответы.
Наибольшей любви достоин такой человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха.
Всем людям свойственно, потерпев крушение, вспоминать о требованиях долга и чести.
Не только среди животных бывают такие, что прекрасно видят в потемках, но днем слепнут (…), - точно так же встречаются люди, красноречие и ум которых при сиянии солнца и зычных криках глашатая пропадают, но если дело вершится втихомолку и украдкой, способности их вновь обнаруживаются в полном блеске.
Бессмертия, чуждого нашей природе, и могущества, зависящего большей частью от удачи, мы жаждем и домогаемся, а нравственное совершенство - единственное из божественных благ, доступных нам, - ставим на последнее место.
Поистине подобает полководцу иметь чистые руки.
Говорят греки, что истина - в вине.
Главная причина кровожадности тиранов - это трусость, тогда как источник доброжелательства и спокойствия - отвага, чуждая подозрительности. Вот и среди животных хуже всего поддаются приручению робкие и трусливые, а благородные - смелы и потому доверчивы и не бегут от человеческой ласки.
Хиосец Феодот (…) (предложил) принять Помпея, а затем его умертвить. (…) Дескать, мертвец не укусит.
Мудрость (…) отнюдь не хвалит невинности, кичащейся неведением зла, но считает ее признаком незнания того, что обязан знать всякий человек, желающий жить достойно.
Великие натуры могут таить в себе и великие пороки, и великие доблести.
Народ часто ненавидит именно тех, кому воздает почести и кто с ненасытимой алчностью и спесью принимает их от недоброхотных даятелей.
Дело не только в том, что вместо красоты и добра они (безнравственные цари) гонятся за одной лишь роскошью и наслаждениями, но и в том, что даже наслаждаться и роскошествовать по-настоящему они не умеют.
Я живу в маленьком городке и, чтобы он не сделался еще меньше, охотно в нем остаюсь.
Один кивок человека, внушающего к себе доверие, весит больше многих и пространных периодов.
Я (…) полагаю свойством (…) созданной для государственных дел души (…) хранить свое достоинство куда тщательнее, нежели актеры, которые играют царей (…) и которых мы видим на театре плачущими или же смеющимися не тогда, когда им хочется, но когда этого требует действие или роль.
Первыми предатели продают себя самих.
Учитель гимнастики Гиппомах, по его словам, издали узнавал своих учеников (…), даже если видел только одно - как человек несет с рынка мясо.
Законом установлено, что мстить обидчику справедливее, чем наносить обиду первым, но по природе вещей и то и другое - следствие одной и той же слабости.
Дети способные легче припоминают услышанное однажды, но у тех, кто воспринимает слова учителя с усилием, с напряжением, память более цепкая: все, что они выучат, словно выжженное огнем, запечатлевается в душе.
Согласие проще всего найти там, где слабее всего способность сомневаться.
Его боятся, сынок, еще больше, чем ненавидят. (Сарпедон, наставник Катона Младшего, в ответ на его вопрос, почему никто не убьет диктатора Суллу.)
Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твердо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. (…) Именно по этой причине и враждовали с Катоном все видные люди.
Клятву, данную врагу, нарушают из страха перед ним, а данную богу - из пренебрежения к нему.
И в государственной деятельности есть свой круг побед, и когда он завершен, пора кончать. В состязаниях на государственном поприще - ничуть не меньше, чем в гимнасии, - тотчас обнаруживается, если борца покидают молодые силы.
В речи гораздо более, чем в лице, как думают некоторые, открывается характер человека.
Катон (…) никогда не скупился на похвалы самому себе и отнюдь не избегал прямого хвастовства, считая его спутником великих деяний.
Невозможность похвастаться богатством люди полагают равной его потере, а хвастаются всегда вещами излишними, а не необходимыми.
Государство есть некая совокупность объединившихся частных домов и сильно лишь в том случае, если преуспевают его граждане - каждый в отдельности.
В Спарте полководец, достигший своей цели благодаря хитрости и убедительным речам, приносит в жертву быка, а победивший в открытом бою - петуха. Так даже столь воинственный народ, как спартанцы, полагал слово и разум более достойными и подобающими человеку средствами действия, нежели силу и отвагу.
Робкие врачи, не решающиеся применить нужные лекарства, потерю сил у больного принимают за ослабление болезни.
Вечно у него будет какой-нибудь повод снова попытать счастья: после удачи - уверенность в себе, после неудачи - стыд!
Народ (…) боится презирающих его и возвышает боящихся. Ведь для простого народа величайшая честь, если люди высокопоставленные им не пренебрегают.
Народ в некоторых случаях с удовольствием использует опытных, сильных в красноречии и рассудительных людей, однако всегда с подозрением и страхом относится к их таланту, старается унизить их славу и гордость.
Нет ничего постыдного в том, чтобы бежать от гибели, если только не стараешься спасти жизнь бесчестными средствами, равно как нет и ничего хорошего в том, чтобы спокойно встретить смерть, если это сочетается с презрением к жизни. Вот почему Гомер самых неустрашимых и воинственных мужей выводит в бой хорошо и надежно вооруженными, а греческие законодатели карают того, кто бросит свой щит, а не меч или копье, желая этим указать, что каждому (а главе государства или войска - в особенности) надлежит раньше подумать о том, как избежать гибели самому, нежели о том, как погубить врага.
Настоящий полководец должен умереть от старости или, по крайней мере, под старость.
Кони, запряженные в колесницу, бегут быстрее, нежели поодиночке, - не потому, что общими усилиями они легче рассекают воздух, но потому, что их разжигает соревнование и соперничество друг с другом.
Трудно путем исследования найти истину, когда позднейшим поколениям предшествующее время заслоняет познание событий, а история, современная событиям и лицам, вредит истине, искажая ее, с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой - из угодливости и лести.
Хорошее искусство - то, которое современникам кажется старинным, а потомкам - новым.
Поскольку поток времени бесконечен, а судьба изменчива, не приходится (…) удивляться тому, что часто происходят сходные между собой события. (…) Если (…) события сплетаются из ограниченного числа подобных частиц, то неминуемо должны помногу раз происходить сходные события, порожденные одними и теми же причинами.
Среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые, а именно Филипп (Македонский), Антигон, Ганнибал.
Полководец должен чаще смотреть назад, чем, вперед.
Лучше жить ничтожнейшим гражданином Рима, чем, покинув родину, быть провозглашенным владыкой всего остального мира. (Приписано мятежному римскому полководцу Серторию.)
Душе человека (…) от природы присуща потребность любить, (…) (поэтому) к тем, у кого нет предмета любви, закрадывается в душу и там укрепляется что-нибудь постороннее. (…) Посмотришь иногда - человек не в меру сурово рассуждает о браке и рождении детей, а потом он же терзается горем, когда болеют или умирают дети от рабынь или наложниц (…). Даже при смерти собак и лошадей некоторые от печали доходят до такого позорного малодушия, что жизнь становится им не мила.
Законодатель при составлении законов должен иметь в виду то, что возможно для человека, если он хочет наказывать малое число виновных с пользой, а не многих - без пользы.
Солон приноравливал законы к окружающим обстоятельствам, а не обстоятельства к законам.
Нам, эллинам, бог дал способность соблюдать во всем меру. (Приписано Солону.)
Полновластье делает явными глубоко спрятанные пороки.
Всего больше изумления вызывала она (Корнелия), когда без печали и слез вспоминала о сыновьях (Тиберии и Гае Гракхах) и отвечала на вопросы об их делах и их гибели, словно бы повествуя о событиях седой старины. Некоторые даже думали, будто от старости или невыносимых страданий она лишилась рассудка и сделалась бесчувственною к несчастиям, но сами они бесчувственны, эти люди, которым невдомек, как много значат в борьбе со скорбью природные качества, хорошее происхождение и воспитание: они не знают и не видят, что, пока доблесть старается оградить себя от бедствий, судьба нередко одерживает над нею верх, но отнять у доблести силу разумно переносить свое поражение она не может.
Прибегать к железу без крайней необходимости не подобает ни врачу, ни государственному мужу - это свидетельствует об их невежестве, а во втором случае к невежеству надо присоединить еще несправедливость и жестокость.
Судьба (…) приводит в движение одно посредством другого, сближает вещи самые отдаленные и переплетает события, казалось бы, ничего общего друг с другом не имеющие, так что исход одного становится началом другого.
Нет слов - позора дулжно избегать и стыдиться, незачем, однако, боязливо прислушиваться к любому порицанию - это свойство человека совестливого и мягкого, но не обладающего подлинным величием.
Если заглянуть в будущее, ничто в настоящем не может считаться ни великим, ни малым.
Страдание, (…) перегоревши, обращается в гнев.
Начало победы - смелость.
Как обыкновенно бывает при большой опасности, в трудных обстоятельствах, толпа ожидает спасения больше от чего-то противоречащего рассудку, чем от согласного с ним.
Господство на море рождает демократию, а олигархией меньше тяготятся земледельцы.
Зависть (…) радуется унижению выдающихся людей.
Телесные качества и образ жизни атлета и солдата во всем различны (…): атлеты долгим сном, постоянной сытостью, установленными движениями и покоем стараются развивать крепость тела и сохранять ее, так как она подвержена переменам при малейшем нарушении равновесия и отступлении от обычного образа жизни; тело солдата, напротив, должно быть приучено к любым переменам и превратностям, прежде всего - способно легко переносить недостаток еды и сна.
Искусство красноречия - это (…) умение в немногом выразить многое.
Человек, не принимающий богатого подарка, богаче того, кто его делает.
Беды делают характер желчным, обидчивым, вспыльчивым, а слух чересчур раздражительным (…). Осуждение промахов и неверных поступков кажется тогда насмешкой над несчастиями, а откровенные, прямые речи - знаком презрения. (…) Так же и государство, терпящее бедствие, слишком малодушно и, по слабости своей, слишком избалованно, чтобы вынести откровенные речи, хотя в них-то оно как раз больше всего и нуждается (…). Поэтому такое государство в высшей степени ненадежно: того, кто ему угождает, оно влечет к гибели вместе с собою, а того, кто не хочет ему угождать, обрекает на гибель еще раньше.
После гибели Антигона (I), когда его убийцы стали притеснять и мучить народ, один фригийский крестьянин, копавший землю, на вопрос, что он делает, с горьким вздохом ответил: «Ищу Антигона», - подобные слова могли бы сказать (…) многие, вспоминая (…) умерших царей.
Оружие и законы не уживаются друг с другом.
«Грек!», «Ученый!» - самые обычные и распространенные среди римской черни бранные слова.
Нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть.
Успех возвышает даже мелкие от природы характеры.
Чувствуя, что (…) его боятся и только ждут удобного случая, чтобы его умертвить, Эвмен сделал вид, что нуждается в деньгах, и занял большие суммы у тех, кто особенно сильно его ненавидел, чтобы эти люди (…) оставили мысли о покушении, спасая таким образом свои деньги. (…) В то время как другие ради собственного спасения дают деньги, он единственный обеспечил себе безопасность тем, что взял деньги в долг.
Пожалуй, тот человек любит войну, кто ставит властолюбие выше собственной безопасности, но великий воин - тот, кто войной приобретает себе безопасность.
(Эвмен) просил о милосердии врага, которому принадлежало только его тело, и тем самым отдал ему свою душу.
Глядя в историю, словно в зеркало, я стараюсь изменить к лучшему собственную жизнь.
Некий римлянин, разводясь с женой и слыша порицания друзей, которые твердили ему: «Разве она не целомудренна? Или не хороша собой? Или бесплодна?» - выставил вперед ногу, обутую в башмак (…), и сказал: «Разве он нехорош? Или стоптан? Но кто из вас знает, где он жмет мне ногу?»
Правда необорима, если ее высказывают умело.
Правдивое дело, раз оно правильно изложено, несокрушимо.
Из самых диких жеребят выходят наилучшие лошади, только бы их как следует воспитать и выездить.
Непрестанно учась, к старости я прихожу.
Два основных достояния человеческой природы - это ум и рассуждения.
Речь политического деятеля не должна быть ни юношески пылкой, ни театральной, как речи парадных ораторов, плетущих гирлянды из изящных и увесистых слов… Основу его речей должна составлять честная откровенность, истинное достоинство, патриотическая искренность, предусмотрительность, разумное внимание и забота… Правда, что политическое красноречие, гораздо больше, чем судебное, допускает сентенции, исторические параллели, выдумки и образные выражения, умеренное и уместное употребление которых в особенности хорошо действует на слушателей.
Когда из мира уходит солнце, все омрачается, так же и беседа, лишенная дерзости, вся не на пользу.
Подчас не без пользы бывает заткнуть обидчику рот остроумной отповедью; такая отповедь должна быть краткой и не обнаруживать ни раздражения, ни ярости, но пусть она умеет со спокойной улыбкой немного укусить, возвращая удар: как стрелы отлетают от твердого предмета обратно к тому, кто их послал, так и оскорбление словно бы летит от умного и владеющего собой оратора назад и попадет в оскорбителя.
Когда ты бранишь других, смотри, чтобы ты сам был далек от того, за что другим выговариваешь.
Или как можно короче, или как можно приятнее.
Есть три способа отвечать на вопросы: сказать необходимое, отвечать с приветливостью и наговорить лишнего.
Мы часто задаем вопрос, не в ответе нуждаясь, а стремясь услышать голос и снискать расположение другого человека, желая втянуть его в беседу… Опережать с ответами других, стремясь захватить чужой слух и занять чужие мысли, - все равно что лезть целоваться к человеку, жаждущему поцелуя другого, или устремленный на другого взор стараться привлечь к себе.
Злоречивый язык выдает безрассудного.
Клеветы и злоречия надо остерегаться, как ядовитого червя на розе, - они скрыты тонкими и лощеными оборотами.
Кто хочет соблюсти пристойность в насмешках, должен понимать различие между болезненным пристрастием и здравым увлечением… насмешки над первым оскорбляют, а над вторым воспринимаются благосклонно… Очень важно также следить за тем, чтобы насмешка пришлась кстати в обстановке общего разговора, в ответ на чей-либо вопрос или шутку, а не вторгалась в застолье как нечто чуждое и заранее подготовленное.
Научись слушать, и ты сможешь извлечь пользу даже из тех, кто говорит плохо.
Болтун хочет заставить себя любить и вызывает ненависть, хочет оказать услугу - и становится навязчивым, хочет вызвать удивление - и делается смешным; он оскорбляет своих друзей, служит своим врагам.
У наказываемого не остается повода упорствовать против исправления, если он сознает, что наказан не в порыве гнева, а на основании беспристрастного изобличения.
Победившие спят слаще побежденных.
Мужество и стойкость потребны людям не только против оружия врагов, но и равным образом против всяких ударов.
Совершать дурные поступки - низко, делать добро, когда это не сопряжено с опасностью, - вещь обычная.
Хороший человек - тот, кто делает большие и благородные дела, даже если он при этом рискует всем.
Смелость - начало победы.
Мне не нужно друга, который, во всем со мной соглашаясь, меняет со мною взгляды, кивая головой, ибо тень то же делает лучше.
Человек здравомыслящий должен остерегаться вражды и озлобления.
Если похвально благотворить друзьям, то нет постыдного и в том, чтобы принимать помощь от друзей.
Из золотой чаши пить отраву и от друга коварного совет принять - одно и то же.
Порядочная женщина… даже разговоры не должна выставлять напоказ, и подавать голос при посторонних должно быть ей так же стыдно, как раздеваться при них, ибо голос выдает и нрав говорящей, и свойства ее души, и настроение.
Украшает женщину то, что делает ее более красивой, но делает ее таковою не золото, изумруды и пурпур, а скромность, благопристойность и стыдливость.
Не прав был Геродот, сказав, что вместе с одеждой женщина совлекает с собой стыд; напротив, женщина целомудренная, снимая одежду, облекается в стыд, и чем больше стыдливости между супругами, тем большую любовь это означает.
Подобно огню, который в тростнике, соломе или заячьем волосе легко вспыхивает, но быстро угасает, если не найдет себе другой пищи, любовь ярко воспламеняется цветущей молодостью и телесной привлекательностью, но скоро угаснет, если ее не будут питать духовные достоинства и добрый нрав юных супругов.
Супружеский союз, если он основан на взаимной любви, образует единое сросшееся целое; если он заключен ради приданого или продолжения рода, то состоит из сопряженных частей; если же - только затем, чтобы вместе спать, то состоит из частей обособленных, и такой брак правильно считать не совместной жизнью, а проживанием под одной крышей.
Любовь всегда многообразна как во многих отношениях, так и в том, что затрагивающие ее шутки одних тяготят и вызывают у них негодование, а другим приятны. Тут надо сообразовываться с обстоятельствами момента. Подобно тому как дуновение может погасить возникающий огонь вследствие его слабости, а когда он разгорится, придает ему питание и силу, так и любовь, пока она еще тайно возрастает, возмущается и негодует против раскрытия, а разгоревшаяся ярким пламенем находит в подшучиваниях пищу и отвечает на них с улыбкой.
Жениться следует не глазами и не пальцами, как это делают некоторые, подсчитывая, сколько за невестой приданого, вместо того чтобы выяснить, какова она будет в совместной жизни.
Целомудренная супруга должна показываться на людях не иначе как с мужем, а когда он в отъезде, оставаться невидимой, сидя дома.
Сластолюбивый муж делает жену распутной и похотливой; супруга порядочного и добродетельного человека становится скромной и целомудренной.
Заводить собственных друзей жена не должна; хватит с нее и друзей мужа.
Разговаривать жена должна только с мужем, а с другими людьми - через мужа, и пусть этим не огорчается.
Злобе и вспыльчивости не место в супружеской жизни. Замужней женщине к лицу строгость, но пусть эта резкость будет полезной и сладкой, как у вина, а не горькой, как у алоэ, и неприятной, словно лекарство.
Суровость делает отталкивающим целомудрие жены, равно как и неопрятность - ее простоту.
Всякое дело у разумных супругов решается с обоюдного согласия, но так, чтобы главенство мужа было очевидным и последнее слово оставалось за ним.
Справедливый муж повелевает женою не как хозяин собственностью, но как душа телом; считаясь с ее чувствами, и неизменно благожелательно.
Поначалу особенно следует молодоженам остерегаться разногласий и стычек, глядя на то, как недавно склеенные горшки легко рассыпаются от малейшего толчка; зато со временем, когда места скреплений станут прочными, ни огонь, ни железо их не берут.
Избегать столкновений мужу с женой и жене с мужем следует везде и всегда, но больше всего на супружеском ложе… Ссорам, перебранкам и взаимному оскорблению, если они начались на ложе, нелегко положить конец в другое время и в другом месте.
Жена невыносима такая, что хмурится, когда муж не прочь с ней поиграть и полюбезничать, а когда он занят серьезным делом, резвится и хохочет: первое означает, что муж ей противен, второе - что она к нему равнодушна.
Кто держится с женой слишком сурово, не удостаивая шуток и смеха, тот принуждает ее искать удовольствий на стороне.
Не на приданое, не на знатность, не на красоту свою следует полагаться жене, а на то, чем по-настоящему можно привязать к себе мужа: на любезность, добронравие и уступчивость, и качества эти проявлять каждодневно не через силу, как бы нехотя, но с готовностью, радостно и охотно.
Характер есть не что иное, как долговременный навык.
Предатели предают прежде всего себя самих.
Немного пороков достаточно, чтобы омрачить многие добродетели.
Лесть подобна тонкому щиту, краской расцвеченному: смотреть на него приятно, нужды же в нем нет никакой.
Как вороны налетают, чтобы выклевать очи мертвых, так и льстецы, обсев, богатство неразумных растаскивают.
Те, кто жадны на похвалу, бедны заслугами.
Почести меняют нравы, но редко в лучшую сторону.
Кто рассчитывает обеспечить себе здоровье, пребывая в лени, тот поступает так же глупо, как и человек, думающий молчанием усовершенствовать свой голос.
Движение - кладовая жизни.
Никакое тело не может быть столь крепким, чтобы вино не могло повредить его.
Сила речи состоит в умении выразить многое в немногих словах.
