Все словари русского языка: Толковый словарь, Словарь синонимов, Словарь антонимов, Энциклопедический словарь, Академический словарь, Словарь существительных, Поговорки, Словарь русского арго, Орфографический словарь, Словарь ударений, Трудности произношения и ударения, Формы слов, Синонимы, Тезаурус русской деловой лексики, Морфемно-орфографический словарь, Этимология, Этимологический словарь, Грамматический словарь, Идеография, Пословицы и поговорки, Этимологический словарь русского языка.

воля

Энциклопедический словарь

ВО́ЛЯ -и; ж.

1. Способность человека сознательно управлять своими действиями, преодолевать трудности для достижения поставленных целей. Сила воли. Усилие воли. Железная, слабая в. Нет воли у кого-л.

2. к чему. Сознательное стремление к осуществлению чего-л.; упорство, настойчивость в достижении чего-л. В. к победе. Люди доброй воли.

3. кого или чья. Желание, требование. Выйти замуж против родительской воли. Считаться с волей избирателей. В. народа - закон.

4. кого или чья. Разг. Возможность и право поступать, распоряжаться кем-, чем-л. по своему усмотрению; власть. По своей воле пришёл или кто прислал? (без принуждения, добровольно). В. ваша (поступайте как знаете, как хотите). Много воли дали кому-л. (неодобр.; распустили кого-л.). * Теперь, я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать (Пушкин).

5. Трад.-нар. Отсутствие зависимости от кого-л., возможность располагать собою по собственному усмотрению; свобода. Жить на воле. Рваться на волю. Выпустить птиц на волю.

◊ Вольному во́ля (см. Во́льный). Дать во́лю чему (см. Дать). Последняя во́ля кого. Предсмертное распоряжение. Рукам во́ли не давай. Не занимайся рукоприкладством. Собрать во́лю в кулак. Сосредоточить все волевые усилия (перед лицом опасности и т.п.).

Во́лей-нево́лей (см.). Во́лею чего, в зн. предлога. Книжн. В силу чего-л., из-за чего-л. В. судьбы, случая. По во́ле кого-чего, в зн. предлога. 1. = По. Плыть, пустить по воле волн. -2. По вине кого-, чего-л. Оказаться безработным по воле администрации. По воле судьбы, случая (в силу обстоятельств, случайно). Во́люшка, -и; ж. Нар.-поэт. (4 зн.). Волево́й (см.).

* * *

во́ля - способность к выбору деятельности и внутренним усилиям, необходимым для её осуществления. Специфический акт, несводимый к сознанию и деятельности как таковой. Осуществляя волевое действие, человек противостоит власти непосредственно испытываемых потребностей, импульсивных желаний: для волевого акта характерно не переживание «я хочу», а переживание «надо», «я должен», осознание ценностной характеристики цели действия. Волевое поведение включает принятие решения, часто сопровождающееся борьбой мотивов (акт выбора), и его реализацию.

* * *

ВОЛЯ - ВО́ЛЯ, способность к выбору деятельности и внутренним усилиям, необходимым для ее осуществления. Специфический акт, несводимый к сознанию и деятельности как таковой. Осуществляя волевое действие, человек противостоит власти непосредственно испытываемых потребностей, импульсивных желаний: для волевого акта характерно не переживание «я хочу», а переживание «надо», «я должен», осознание ценностной характеристики цели действия. Волевое поведение включает принятие решения, часто сопровождающееся борьбой мотивов (акт выбора), и его реализацию.

* * *

ВО́ЛЯ (лат. voluntas, англ. will, ит. volontа, нем. Wille, франц. volonte), специфическая способность или сила, не вполне тождественная разуму или отличная от него. В истории европейской философии понятие воля имело два основных значения: 1) способность разума к самоопределению (в том числе моральному) и порождению специфической причинности (классическая рационалистическая традиция, исторически более влиятельная и не прерывающаяся от античности до настоящего времени); 2) фундаментальное свойство сущего (предшествующее разуму) и основа всех объяснительных моделей (волюнтаристическая традиция 19-20 вв., представленная преимущественно Ф. В. Шеллингом (см. ШЕЛЛИНГ Фридрих Вильгельм), Шопенгауэром (см. ШОПЕНГАУЭР Артур), Э. Гартманом (см. ГАРТМАН Эдуард), Ф. Ницше (см. НИЦШЕ Фридрих) и отчасти А. Бергсоном (см. БЕРГСОН Анри)). В психологии концепции воли делятся соответственно на гетерогенетические и автогенетические.

Развитие понятия воли в классической традиции

В классической традиции воля выступает как относительно самостоятельная функция или акциденция разума. «Конфликт разума и воли» здесь почти непредставим, а противоположность «волевого» иррациональному, напротив, разумеется сама собою. В метафоре «воля» выделяется прежде всего интеллектуально-императивный аспект, смысл твердого разумного намерения, деятельной мысли, стремящейся к осуществлению цели.«Волевая» проблематика начала оформляться в рамках проблемы свободы воли (см. СВОБОДА ВОЛИ), и первоначально не имела отчетливых онтологических коннотаций, замыкаясь на сферах этики, гносеологии и психологии. Понятие «воля» не сразу получило нормативный терминологический эквивалент (поэтому грекам порой ошибочно отказывали во всяком представлении о воле). У Платона «волевое» впервые становится особым предметом рефлексии и понимается как синтез разумной оценки и «стремления» (причем последнее выделяется в отдельную способность души: Symp. 201 dе; Phaedr. 252 b sq.). Аристотель (см. АРИСТОТЕЛЬ) разработал «анатомию» волевого акта, рассматривая волю как специфическую причинность, отличную от «чистой» интеллектуальной сферы (созерцательный разум) и от «чистых» аффектов. Фундаментальной способностью души является стремление; воля - единственный вид стремления, который зарождается в разумной части души и является «синтезом» разума и стремления. Сфера воли соответствует «практическому» разуму, размышляющему о деятельности и направляющему на нее: чисто интеллектуальный акт отличается от акта целеполагания, в котором момент стремления акцентирован более заметно. Аристотель оформил классическую традицию терминологически, очертив смысловую сферу «волевой» лексики («воля», «выбор», «решение», «произвольное», «цель» и т. д.). Теория Аристотеля и содержательно, и терминологически почти не претерпела изменения в эллинистическую эпоху. Лишь ранние стоики (особенно Хрисипп (см. ХРИСИПП)), говоря о стремлении разума, отождествляли разумно-оформленное стремление, или волю, противоположное страсти, с суждением. Неоплатонизм, не предложив принципиальных новшеств в области волевой проблематики, переместил ее в сферу онтологии. Парадигматический трактат Плотина VI 8 «О произволе и желании Единого» подчеркнуто-метафизичен: речь идет о «чистой» волевой проблематике вне ее психологических и антропологических приложений. Воля - специфическая способность разума, проявляющаяся до всякого действия (VI 8,5; 9): «Воля - это мышление: ведь волей может называться лишь то, что сообразно с разумом» (VI 8,6,36). Поскольку воля есть также «тяготение» ума к себе и к Единому, она имеет два основных измерения - энергийно-онтологическое и «эротическое».

Уже с 3 в. до н. э. классическая традиция обрела внутреннюю цельность и в рамках самой античности не получила реальных волюнтаристических альтернатив (эпикурейская версия атомизма предложила лишь иное основание для конечного самоопределения разума: программный, но поверхностный индетерминизм). Однако в рамках единой традиции ясно заметен процесс «эмансипации воли», в результате которого воля как способность к действию получает известную самостоятельность по отношению к разуму и к аффекту. Так было положено начало пути к будущей «метафизике воли», к акцентированию момента влечения (особенно в патристике (см. ПАТРИСТИКА)). Но в рамках классической традиции «эмансипация» воли имеет ограниченные пределы: в крайнем случае воля ставится рядом с разумом, но никогда явно не противопоставляется ему и тем более не притязает на господство над ним. Смысл процесса - перенесение акцента на динамический момент воления; принципиальное значение интеллектуального момента этим не умаляется (особенно в моральной сфере), хотя он может отходить на задний план. Термин voluntas заметнее акцентирует динамический момент воли и аккумулирует максимальное количество «волевых» смыслов. Наряду с voluntas имел хождение термин liberum arbitrium, акцентирующий момент выбора. Кроме того, с довольно ранних времен в латиноязычной традиции заметно стремление «разводить» и даже довольно четко разграничивать разум и волю.

Христианство утвердило примат над-рациональной веры и любви, ограничив сферу компетенции разума еще и в пользу возвышенного аффекта. Это ускорило эмансипирование воли в отдельную способность, повышение статуса динамически-«эротического» момента, и в соединении с онто-теологической перспективой неоплатонизма привело к возникновению своеобразной «метафизики воли», особенно ярко проявившей себя на латинском Западе начиная с 4 в. В тринитарном учении Мария Викторина (см. МАРИЙ ВИКТОРИН) воля понимается не только психологически или функционально, а прежде всего субстанциально: в Боге воля совпадает с бытием и является чистой потенцией (см. ПОТЕНЦИЯ), способностью к самореализации Абсолюта; Сын есть воля Отца. За Викторином шел в своем тринитарном учении Августин (см. АВГУСТИН Блаженный), выделяя динамически-психологический момент воления на общем «онто-теологическом» фоне. Любой аффект свидетельствует о некоем волевом стремлении: «Ведь воля, конечно, присуща всем [движениям души]; мало того, все они суть не что иное, как воля» (Civ. D. XIV 6), то есть «стремление ничем не принуждаемой души чего-то не лишиться или что-то приобрести» (De duab. an. 10,14). «Тринитарная» структура разума подразумевает субстанциальное единство ума, памяти и воли: ум сам на себя обращает направленность воли (intentionem voluntatis - De Trin. X 9,12): воля есть такая же непосредственная очевидность, как бытие и знание о нем (De lib. arb. I 12,25; Conf. VII 3,5). Благодаря этой «интенции» ум постоянно обращен на себя, то есть всегда себя знает, всегда желает, всегда любит и помнит (De Trin. X 12,19): «память, рассудок и воля... суть, следовательно, не три субстанции, но одна субстанция» (ib. X 11,18).

Восточные авторы от гностиков (см. ГНОСТИЦИЗМ) (Iren. Adv. haer. I 6,1) до Дамаскина (см. ДАМАСКИН) (Exp. fid. 36) придерживались традиционной (в основе своей - аристотелевской) схематики.

Средневековая проблематика воли не выходила за рамки августинизма, аристотелизма и их возможных комбинаций. Примером умеренного августинизма может служить позиция Ансельма Кентерберийского (см. АНСЕЛЬМ Кентерберийский). Аристотевские мотивы превалируют у Альберта Великого (см. АЛЬБЕРТ ВЕЛИКИЙ) и Фомы Аквинского (см. ФОМА АКВИНСКИЙ). Для Альберта воля - «причина самой себя», способность самоопределения разума (I 7,2); воля и разум - разные, но тесно связанные способности души. Фома сочетает тезис Аристотеля с августиновскими реминисценциями: воление есть по преимуществу акт интеллектуального самоопределения (S.th. I q.83,4); ум прежде и выше воли (I q.82,3): «разум мыслит волю, а воля желает, чтобы разум мыслил» (I q.16, 4 ad 1). У Оккама (см. ОККАМ Уильям) воля и разум - два взаимосвязанных способа активности души (In sent. II q. 24 cf. I d.1 q.2). Самый «радикальный» вариант августинизма предполагает не онтологический, а обычный динамический примат воли над разумом. Для Дунса Скота структура ментального акта задается волей как первичной интенцией: «Воля, повелевающая умом, является более высокой причиной с точки зрения ее действия» (In I sent. IV 49,4).

Доминирующее положение классической традиции сохраняется в Новое и Новейшее время. У Декарта (см. ДЕКАРТ Рене) понятие воли несколько шире понятия разума, но по сути своей воление - модус мышления (Первоначала философии, I 34-35; 65). Для Спинозы (см. СПИНОЗА Бенедикт) воля и разум - одно и то же, ибо разум познает причинную связь вещей и идей (Этика, ч. II): человек определяется к действию познанием. С точки зрения Лейбница, (см. ЛЕЙБНИЦ Готфрид Вильгельм) основание всякой воли коренится в разуме (Рассуждение о метафизике, 2), то есть, воление определяется разумом, хотя (в моральной плоскости) и не детерминируется им полностью (Новые опыты..., кн. II, гл. XXI 5 сл.; Теодицея, 310 сл.). У Канта (см. КАНТ Иммануил) воля есть способность желания, определяющее основание которой находится в разуме [Метафизика нравов. Введение. I. - Соч. в 6 тт. Т.4 (2). М., 1965, с.119], или способность определять самое себя к действию сообразно представлению о законах (Основы метафизики нравственности. Разд. II. - Там же, 4 (I). с.268.), или «вид причинности живых существ, поскольку они разумны» (там же, Разд. III, с. 289). Цель действия есть объективное основание для самоопределения воли; цель - предмет произвола разумного существа, посредством представления о котором произвол определяется к соответствующему действию [Метафизика нравов. Часть II. Введ. I. - Там же, 4 (2), с.314.]. По Гегелю (см. ГЕГЕЛЬ Георг Вильгельм Фридрих), «различие между мышлением и волей - лишь различие между теоретическим и практическим отношением, но они не представляют собой двух способностей - воля есть особый способ мышления: мышление, как перемещающее себя в наличное бытие, как влечение сообщить себе наличное бытие» (Философия права. Введ. 4. Прибавл. - Философия права. М., 1990, с.68-69 ср. 21; Энциклоп. филос. наук 468; 476). У Фихте (см. ФИХТЕ Иоганн Готлиб) воля выступает как равноправная способность наряду с разумом «внутри» субъекта, причем акт воли (как у Дунса Скота (см. ДУНС СКОТ Иоанн)) обладает логическим первенством в процессе самоопределения разумного «Я» (Наукоучение, 1794 г. 1). Новейшим образцом классической схематики может служить «эдейтико-феноменологическая» концепция Рикера, (см. РИКЕР Поль) понимающего волю как «фундаментальную способность» -интеллектуальную интенцию, содержащую «проект» действия, то есть стремление к цели (см. ЦЕЛЬ), не совпадающее с «чистым» мышлением, хотя «сила (force)» воли - «это аспект cogito»: «желать значит мыслить» (Philosophie de la volonte. T.1. Le volontaire et l"involontaire. Paris, 1950).

Развитие понятия воли в волюнтаристической традиции

Основой «волюнтаристической» традиции являются онтологическое понимание воли и тезис: не воля есть акциденция (см. АКЦИДЕНЦИЯ (в философии)) разума, а разум - акциденция воли. «Волюнтаристический» потенциал классической традиции был в полной мере реализован Августином (см. АВГУСТИН Блаженный), Дунсом Скотом (см. ДУНС СКОТ Иоанн) и Фихте (см. ФИХТЕ Иоганн Готлиб), которые вплотную подходили к границе, отделяющей эту традицию от ее противоположности. Элементы собственно волюнтаристической традиции можно найти у Беме (см. БЕМЕ Якоб) (благая или злая воля - онтологическая характеристика сущего: «Аврора», II 2 сл.) и Мен де Бирана (см. МЕН ДЕ БИРАН Мари Франсуа Пьер), но как цельная позиция она не встречается раньше Шеллинга (см. ШЕЛЛИНГ Фридрих Вильгельм) и особенно Шопенгауэра. (см. ШОПЕНГАУЭР Артур) Переход к ней был достаточно постепенным: у Шеллинга рудиментарная классическая схематика присутствует внутри волюнтаристической. С одной стороны, воля впервые выступает в рамках креационистской модели как иррациональная подоснова сущего, из которой выделяется «сознательная» воля («Философские исследования о сущности человеческой свободы...»), но разум остается «волей в воле» (там же), то есть интеллектуальное измерение воли как самоопределения разума еще не утратило своего прежнего парадигматического значения («Система трансцендентального идеализма»). Лишь Шопенгауэр впервые окончательно порывает с классикой. Воля имеет онто-космический статус и выступает как лишенная субъективного начала иррациональная сила, не требующая достаточного основания, но сама являющаяся всеобщим основанием как «воля к жизни», то есть как универсальное метафизическое начало и вместе с тем объяснительная модель («Мир как воля... кн. II 17 сл.; «Дополнения» гл. 28). Комбинация идей Шеллинга и Шопенгауэра присутствует в «Философии бессознательного» Э. Гартмана (см. ГАРТМАН Эдуард), а у Ницше (см. НИЦШЕ Фридрих) шопенгауэровская «воля к жизни» преобразуется в столь же онтологичную «волю к власти». На этом взлет волюнтаристической традиции резко обрывается: она имеет лишь косвенное продолжение в иррационалистической концепции «жизненного порыва» А. Бергсона (см. БЕРГСОН Анри).

Для целого ряда важнейших философских течений 20 в. «чистая» волевая проблематика не представляет самостоятельного интереса, - например, для аналитической философии (см. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ) (где воля понимается как специфический предмет психологии - Витгенштейн, (см. ВИТГЕНШТЕЙН Людвиг) Логико-философский трактат, 6.432), экзистенциализма (см. ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ), структурализма (см. СТРУКТУРАЛИЗМ), постмодернизма (см. ПОСТМОДЕРНИЗМ).

Полезные сервисы

ваганты

Энциклопедический словарь

Вага́нты (от лат. vagantes - бродячие) (голиарды), в средневековой Западной Европе бродячие нищие студенты, низшие клирики, школяры - исполнители пародийных, любовных, застольных песен. XII-XIII вв. - время расцвета вольнодумной, антиаскетической антицерковной литературы вагантов, в основном песенной. Преследовались официальной церковью.

* * *

ВАГАНТЫ - ВАГА́НТЫ (от лат. vagantes - бродячие), создатели латиноязычной поэзии, расцвет которой приходится на западноевропейское «высокое» Средневековье (конец 11 - начало 13 вв.), когда в находящихся на подъеме средневековых городах множатся школы, возникают первые университеты и складывается первая в истории Европы ситуация избытка образованных людей. Ваганты - клирики, не имевшие постоянного прихода и скитавшиеся от одного епископского подворья к другому, школяры и студенты, странствовавшие из города в город в поисках знаний и лучших учителей, беглые монахи: их объединяет причастность к латиноязычной культуре и существование «на обочине» общества. Самоназвание вагантов - голиарды (goliard, возможный перевод «обжоры», «винопийцы»; от лат. gula - глотка, произвольно возводили к имени их мифического прародителя - стихотворца-обжоры верзилы Голиарда, отождествлявшегося с Голиафом (см. ГОЛИАФ (в Библии)) вследствие созвучия двух имен).

Поэзия вагантов - органичная часть средневековой клерикальной литературы и культуры. Вместе с тем, она тесно связана со средневековой народной смеховой культурой, наивысшим проявлением которой были карнавальные празднества. Подобно карнавалу, поэзия вагантов творит рядом с миром жестокой повседневности, всеобщей регламентации и аскезы особый «второй» смеховой мир, являющийся вывороченным наизнанку кривозеркальным подобием первого (ср. концепцию М. М. Бахтина (см. БАХТИН Михаил Михайлович)). В стихотворениях вагантов (например, в «Чине голиардском») само их братство описывается как своеобразный «орден», живущий по уставу, пародирующему уставы традиционной монастырской жизни.

Размеры и строфика духовных песнопений используются вагантами для восхваления беззаботной распутной жизни, веселого времяпрепровождения в кабаке за игрой в карты и в кости, для воспевания достоинств и прелестей возлюбленных - девиц легкого поведения, для обличения жадности и лицемерия высокопоставленных церковников. Высмеивая эти и другие пороки отдельных церковников и даже клира в целом (разврат, симонию (см. СИМОНИЯ), невежество, злобу), ваганты, в конечном счете, стремятся к очищению мира от греха. Подобно карнавалу, поэзия вагантов нацелена не на разрушение, а на конечное утверждение существующего мироустройства и христианской этики.

Помимо церковной поэтической традиции истоками лирики вагантов являются вновь открытая в 11-12 вв. римская поэзия, прежде всего, лирика «певца любви» Овидия (см. ОВИДИЙ) (т. н. «овидианское возрождение») и народная обрядовая поэзия (отсюда - распространенность в поэзии вагантов «весенних песен», жанра прения). Особое место в поэтическом наследии вагантов занимают «попрошайни» - стихотворения, в которых поэты, грозя разоблачением, выпрашивают блага у сильных мира.

Вагантская поэзия сохранилась в рукописных сборниках 13-14 вв. Среди них самый объемный (содержит около 250 произведений) - «Кармина Бурана» (Carmina Burana), рукопись которого была обнаружена в 1803 в одном из монастырей возле южнонемецкого города Берена (в лат. огласовке Беурана). Большая часть вагантской лирики анонимна. Установлены имена нескольких поэтов-вагантов. Самые значительные из них: парижский школяр Гугон, по прозванию «Примас Орлеанский» (ок. 1093-ок. 1160), автор знаменитого стихотворения о рваном плаще, пожертвованном ему жадным прелатом, Архипиита Кельнский (творил в 1160-е гг.), автор одного из известнейших вагантстких творений - «Исповеди» (Архипиита - рыцарь по присхождению, ставший клириком из любви к наукам и придворным поэтом Фридриха Барбароссы (см. ФРИДРИХ I Барбаросса)), Вальтер Шатильонский (ок. 1135-1200), наиболее образованный и наименее маргинализированный из поэтов-вагантов, возможно, преподававший в соборной школе или имевший место при дворе Генриха II (см. ГЕНРИХ II Святой); помимо множества обличительно-моралистических стихов в вагантском духе, написал «ученую» латинскую поэму «Александреида».

Полезные сервисы

пунктуация

Лингвистика

Пунктуа́ция

(ср.-лат. punctuatio, от лат. punctum - точка) - 1) система графических внеалфавитных

знаков (знаков препинания), образующих вместе с графикой и орфографией основные средства письменного языка; главное назначение

пунктуации - членение и графическая организация письменного

(печатного) текста; 2) правила, кодифицирующие нормы пунктуационного

оформления письменного текста, исторически сложившиеся для

конкретного языка; 3) раздел языкознания,

изучающий закономерности системы пунктуации и нормы

употребления знаков препинания.

Принципы организации системы пунктуации в европейских языках

основываются на иерархии общих функций знаков препинания: отделение

(разделение) - выделение элементов текста и их групп; тем самым

противопоставлены два типа знаков препинания - одиночные и парные.

Дальнейшая классификация знаков препинания обусловлена различием

объектов членения (предложение - текст) и позицией употребления

знаков препинания. С членением предложения связаны классы знаков препинания:

1) одиночных в позиции середины предложения (запятая, точка с запятой,

тире, двоеточие, многоточие в функции разрыва предложения) и 2) парных

(двойная запятая и двойное тире, скобки и кавычки); с членением текста связаны классы знаков препинания:

3) одиночных в позиции конца предложения (точка, вопросительный и

восклицательный знаки, многоточие в функции обрыва предложения) и

4) парных (скобки и кавычки). Возможность принадлежать более чем к

одному классу выделяет группу «универсальных» знаков препинания

(многоточие, скобки и кавычки). Действующая в системе пунктуации семиотическая функция предупреждения (например, у

двоеточия) наиболее ярко представлена в первом элементе парного знака

препинания для оформления вопросительного и восклицательного предложения

«¿?» и «¡!» в испанском языке.

Перечисленные знаки препинания составляют центр системы пунктуации,

противопоставленный её периферии, служащей (по А. А. Реформатскому)

в основном членению печатного текста, -

композиционно-пространственным (абзац в выделительной функции,

разделительные звёздочки, линейка) и выделительным шрифтовым

средствам. Кроме того, пунктуация включает в себя комплексы -

объединения разнородных пунктуационных средств с целью оформления

сложных пунктуационных ситуаций (прямая речь, перечисление с

рубрикацией и др.). Группировка знаков препинания по различным признакам

создаёт полифункциональность их в пересекающихся классах и рядах;

эта избыточность - основа для выбора, который осуществляется не за счёт

одной из разновидностей знака (ибо в системе пунктуации вариантность отсутствует, за исключением

графической вариантности скобок и кавычек), а за счёт функциональной

синонимии знаков препинания.

Для большинства языков, пользующихся иероглифами (китайский, японский), арабским

письмом, деванагари и др., характерен минимальный состав

традиционных разделительных знаков препинания - обычно в форме точки

между предложениями (или строками), встречается в этой роли и

вертикальная черта (в деванагари); реже - внутри предложения

(например, японская «круглая точка» между предложениями, «чёрная точка»

между строками). Наряду с этим подобные письменности начиная с 19 в.

заимствуют знаки препинания из европейского (чаще всего английского)

письма; употребление таких заимствованных знаков препинания часто

факультативно.

Становление пунктуации обусловлено развивающимися потребностями

письменного общения. Ещё в древних европейских рукописях отмечены

отдельные элементы пунктуации, прежде всего точка (и комбинации

точек), а также двоеточие, запятая, точка с запятой; они

непоследовательно употреблялись (помимо указания границ слова в

текстах без пробела) как разделительные знаки препинания. Состав и

употребление знаков препинания растёт с развитием жанров и усложнением

письменной речи. Решающее значение для их систематизации и унификации

в европейских языках имели изобретение книгопечатания и деятельность типографов и

издателей (в частности, венецианцев Мануциев, упорядочивших в 15 в.

для латиноязычной письменности состав знаков

препинания и правила их употребления, которые в главных чертах дошли

до нашего времени).

Закреплению традиций пунктуации европейских языков и её дальнейшему

усовершенствованию способствовали художественная практика крупных

писателей и деятельность языковедов-нормализаторов, кодифицирующих

нормы и упорядочивающих правила употребления знаков препинания.

В частности, для русской пунктуации имели

большое значение труды Я. К. Грота (19 в.) и А. Б. Шапиро (в связи с

реформой правописания 1956), справочники Д. Э. Розенталя (60-80‑е гг.

20 в.). И при кодифицированности современных норм пунктуации

могут быть отступления от них - как использование стилистических

возможностей знаков препинания в художественной литературе, так и

регулярные колебания в отдельных звеньях системы в массовой практике

пишущих (ср., например, «экспансию» тире в современной русской

пунктуации).

Нормативному описанию пунктуации языка сопутствует развитие

пунктуации как раздела языкознания. Так, начало научному изучению

русской пунктуации положено «Российской грамматикой» М. В. Ломоносова

(1757). Дальнейшее развитие науки о русской пунктуации обнаруживает, с

одной стороны, воздействие логической теории синтаксиса К. Ф. Беккера

(это воздействие связано с соотношением «синтаксическая структура -

пунктуация» в разных языках: ещё В. И. Классовский противопоставлял

русскую и немецкую пунктуации, для которых

характерно стремление отмечать большинство синтаксических

конструкций, - французской, английской и итальянской,

где эта черта отсутствует, но знаки препинания чаще выражают смысловые

нюансы), с другой стороны, - связь с практикой преподавания языка и

связанные с этим 3 принципа пунктуации: смысловой (роль пунктуации в

понимании письменного текста - С. И. Абакумов, Шапиро), грамматический (роль пунктуации в выявлении

синтаксического строения письменного текста - Грот), интонационный (роль пунктуации как показателя

ритмики и мелодики

речи - Л. В. Щерба, А. М. Пешковский, Л. А. Булаховский; чаще этот

принцип расценивают как дополнительный); наряду с этими

направлениями наметилось коммуникативное понимание роли пунктуации

(возможность подчёркивания в письменном тексте с помощью знаков

препинания коммуникативной значимости слова​/​группы слов). В советской лингвистике активно развивается

изучение современной пунктуации в функциональном плане:

стремясь выявить закономерности употребления знаков препинания,

оно опирается на их функционирование в реальных текстах, с учётом их

полифункциональности и взаимодействия.

Классовский В. И., Знаки препинания в пяти важнейших

языках, СПБ 1869;

Грот Я. К., Русское правописание, СПБ, 1885; 22 изд., М.,

1916;

Щерба Л. В. Пунктуация, в кн.: Литературная энциклопедия,

т. 9, М., 1935;

Шапиро А. Б., Основы русской пунктуации, М., 1955;

Иванова В. Ф. История и принципы русской пунктуации, Л.,

1962;

Реформатский А. А., О перекодировании и трансформации

коммуникативных систем, в кн.: Исследования по структурной типологии,

М., 1963;

Бодуэн де Куртенэ И. А., Знаки препинания, в его кн.:

Избранные труды по общему языкознанию, т. 2, М., 1963;

Истрин В. А., Возникновение и развитие письма, М.,

1965;

Ицкович В. А., Опыт описания современной пунктуации, в кн.:

Нерешённые вопросы русского правописания, М., 1974;

Веденина Л. Г., Пунктуация французского языка, М.,

1975;

Валгина Н. С., Русская пунктуация: принципы и назначение,

М., 1979;

её же, Трудные вопросы пунктуации, М., 1983;

Пеньковский А. Б., Шварцкопф Б. С., Опыт описания

русской пунктуации как функциональной системы, в кн.: Современная

русская пунктуация, М., 1979;

Барулина Н. Н., Роль знаков препинания при актуализации

высказывания, «Русский язык в школе», 1982, № 3;

Розенталь Д. Э., Справочник по пунктуации. Для работников

печати, М., 1984;

Шварцкопф Б. С., Современная русская пунктуация: система и

её функционирование. М., 1988;

Becker K. F., Ausführliche deutsche Grammatik als

Kommentar der Schulgrammatik, 2 Aufl., Fr./M., 1842;

Damourette J., Traité moderne de ponctuation, P.,

1939;

Skelton R., Modern English punctuation, 2 ed.,

L., 1949;

Blinkena A., Latviešu interpunkcija, Rīga,

1969;

Grevisse M., Le bon usage, 11 éd., P., 1980;

Baudusch R., Punkt, Punkt, Komma, Strich. Regeln

und Zweifelsfälle der deutschen Zeichensetzung, Lpz., 1984.

Г. К. Карапетян, Б. С. Шварцкопф.

Полезные сервисы